Угрюм-река - Страница 205

205

Страшно сказать: «быть», еще страшней ответить: «нет». Вопрос остался без ответа, вопрос повис над его судьбой, как меч.

Разбитый Протасов провалялся до утра в тягостной бессоннице. Пред утром, когда тревожная ночь соскользнула с земли в небытие, Протасову улыбнулись обольстительные глаза Нины: «Андрей, мы еще поработаем с тобой, мы еще потягаемся с Прохором Петровичем».

– Да, да, – засыпая, мотнул Протасов отяжелевшей головой по неугревной, как каторга, подушке.

На следующий день, в двенадцать часов, семьдесят пять возчиков сели под навес за стол. Жирные щи, каша, пироги с рыбой и по стакану водки. Изобретательный Иннокентий Филатыч сиял. Он угощал мужиков как рачительный хозяин. Когда все было съедено, он встал у выхода.

– Сыты ли?

– Сыты, папаша!

– Все ли сыты?

– Все! Благодарим.

Разукрашенный лентами, цветами, кумачом обоз вытянулся в линию. Заиграла музыка. Каждый возчик, утерев усы рукой, подходил к Иннокентию Филатычу, старик трижды целовался с ним, говорил:

– Постарайся, друг!

Обласканные возчики спешили к своим лошадям.

– Трога-а-й!..

Оркестр грянул шибче. Обоз, скрипя колесами, двинулся в поход.

– Счастливо оставаться, папаша! – взмахивали шапками возчики.

Иннокентий Филатыч Груздев закрещивал обоз большим крестом и во все стороны помахивал беленьким платочком. За обозом – продукты, походные кухни и фураж.

– Ну, Кешка, ты, брат, воистину деляга, – сказал приехавший с Груздевым Иван Иваныч Прохоров и, силясь улыбнуться, лишь задвигал черными, с густой сединой, хохлатыми бровями.

Ямщик подал тройку, оба старика сели в тарантас.

– А я пришел к вам, товарищ, попрощаться. Завтра еду, – сказал Протасов.

Шапошников, потряхивая бородой, с жаром тряс руку Протасова и сам весь трясся.

– Что? Знобит?

– Нет, хуже. Нервы... Хотел выпить валерьянки... А вместо того... Эх!.. Давайте выпьем.

Протасов сел. Шапошников был под изрядным хмельком. Все лицо в напряженном смятении, серые глаза возбуждены.

– Прощайте, Протасов, прощайте. Кажется, закручу.

– Напрасно. К чему это?

– Вы никогда не бывали в ссылке, вот и...

– Человек при всяких обстоятельствах должен оставаться человеком.

Шапошников безнадежно отмахнулся рукой, выпил водки, сморщился, сплюнул сквозь зубы, как горький пьяница.

– Теоретически, – сказал он. – А практически – кой-кто из наших или спивался, или убивал себя. Случается и хуже: женятся на дочках торгашей и едут с товарами в тайгу грабить тунгусов.

– Лучше бежать.

– Да, я согласен. Но я устал... Устал, понимаете, жить... И чувствую, что...

– Бросьте, бросьте.

– Пейте, Протасов.

Чокнулись, выпили. Непьющий Протасов проглотил скверную водку с омерзением.

– Слушайте, Шапошников... Подарите мне рукопись прокурора.

– Зачем?

– Надо.

– Вы не сумеете использовать ее.

– Помогут обстоятельства.

Шапошников вздохнул, сморщился, почесал за ухом, сказал: «Возьмите» – и, пошатываясь, подошел к окну. Руки назад, он смотрел через стекла в мрак и ничего не видел. Спина его сутулилась, плечи вздрагивали. Смущенный Протасов стал тихонько насвистывать какой-то мотив.

– Чувствую, что скоро, – раздался от окна надтреснутый голос. – За братом – фють! А страшно... Бездна. Уничтожение сознания.

Протасов молчал. Он не выносил присутствия пьяных, собирался уходить.

Шапошников вдруг круто обернулся, вскинул кулаки и, потеряв равновесие, хлюпнулся задом на скамейку.

– Мерзавец он! Мерзавец... Так ему и скажите... Не сойду с ума, пока не отомщу за брата! А ежели сойду, то и сумасшедший приду к нему! – выкрикивал Шапошников, сильно заикаясь. Потом, как женщина, всхлипнул, ударился затылком в стену и закрыл лицо ладонями. Раздался отрывистый, какой-то лающий плач.

– Я мнимая величина! Я мнимая величина! – отсмаркиваясь, кричал Шапошников. – Я корень квадратный из минус единицы... Презирайте меня, Протасов... Я – не я.

Вдруг в голове Протасова блеснуло дикое предположение: да уж не тот ли это Шапошников, один из героев Анфисина романа? А вся выдуманная история про брата – гиль, бред? Протасов прекрасно знал всю жизнь семейства Громовых в Медведеве из подробнейших рассказов Ильи Сохатых. Что за чертовщина... Не может быть?!

Протасову от мелькнувшей мысли стало не по себе. В голове играл туман от двух рюмок выпитой водки. Он закрыл глаза и старался сосредоточиться. Фу, черт, какая нелепость лезет в голову!..

Протасов внезапно вздрогнул, как от прикосновения холодного железа. Против него – Шапошников. Керосиновая лампа едва мерцала. Лицо Шапошникова растерянно, мокро от слез, жалко. Шапошников через силу улыбнулся и, держа Протасова за руку, шутливо погрозил ему пальцем.

– Я знаю, вы о чем. Ерунда, ха-ха!.. Ерунда! Тот брат сгорел, погиб. Это условно верно, как единица, деленная на нуль, есть бесконечность...

– Условно? – Протасов, робея, глядел в его возбужденные глаза. – Ваш брат заикался, и вы заикаетесь... Это в некотором роде...

– Да, когда пьян или волнуюсь... Наследственно. Дедушка наш алкоголик, отец тоже...

– Вы давно в ссылке?

– Только без экзамена. Я ж говорил вам, что я... Впрочем... Довольно, довольно, милый друг, довольно. – Он вынул из кармана тряпочку и высморкался. – Я... я... я слишком много... страдал. И, поверьте, мне скучно расставаться с вами. Наше село называется – Разбой... Этим все сказано.

Они поцеловались. Волк, звери и зверушки провожали Протасова печальным взглядом.

– Да... – остановился в дверях Протасов. – Дайте мне еще раз взглянуть...

– Что, на Анфису? Нет, нет.

– Почему?

205