Угрюм-река - Страница 257

257

– Хо-хо-хо! – гремел генерал на всю тайгу.

– Да-с. И бежит что есть духу голый человек за Дунькой, бежит и размахивает невыразимыми подштанниками. В чем дело? Оказывается, моя проклятая Дунька, не найдя моего кошелька, выудила бумажник у купавшегося субъекта...

– Хо-хо-хо!.. Неужели верно?

– Факт, факт, факт, – не моргнув глазом, трясет щеками пристав.

– А вот у моего брата был членораздельно говорящий сенбернар, – начинает Парчевский, подбоченившись. – Так можете себе представить: пес смотрит на стоящий в небе месяц, по-собачьи улыбается и произносит басом: «Лу-на».

– Ну, уж вы тоже скажете...

– Уверяю вас, генерал, уверяю вас!..

Парчевский ведет себя независимо: он всю ночь с приезжими купцами-золотопромышленниками дулся в карты, выиграл около четырех тысяч.

– Возможно, что такие феномены бывают на свете, – кашлянул в усы пристав и, придумывая, как бы переврать Парчевского, услужливо подхватил губернатора под локоток.

В это время зашитый в медвежью шкуру Филька Шкворень посиживал возле берлоги, страшно прел, от скуки матерился и время от времени просовывал в медвежью оскаленную пасть горлышко бутылки, чтоб оросить свой пересохший рот.

А саженях в пяти, в трущобе, лежала черно-бурая туша вчера убитого огромного медведя.

– Едут! – закричал с высокого дерева дозоривший мальчишка. Иннокентий Филатыч – бегом к Фильке Шкворню:

– Залезай, дружочек! Едут!

Филька поспешно допил водку и залез в провал, под корневище древней елки. Иннокентий Филатыч прикрыл лаз хворостом и побежал навстречу тройкам.

– Хо-хо-хо!.. Ну, так... Где мое ружье?

– Ваше превосходительство, батюшка! Прощайте... – кинулся генералу в ноги Исидор Кумушкин, до смерти напуганный Ильей Петровичем Сохатых. – Прости меня, грешного, – и заплакал.

– Старик, старик!.. Как не стыдно?.. Будь героем... Мужайся!

– Ох, мужаюсь... Ох, мужаюсь!.. – бормотал слуга, не видя от слез света. – Не столь мужаюсь, сколь пужаюсь...

Иннокентий Филатыч услужливо подал генералу бельгийскую, с нарезными стволами, двустволку Прохора, заряженную пороховыми, без пуль, патронами. О секрете знали Прохор, Илья Сохатых, Иннокентий Филатыч и сам медведь. Впрочем, еще накануне пьяный Филька кой-кому проболтался:

– Завтра меня губернатор будет убивать... Своеручно...

– Чего врешь! За что?

– За двадцать пять рублей...

Генерал браво встал на первый номер, саженях в двадцати от берлоги. Сзади него, справа и слева, встали два зверолова – крепких старика, которых Иннокентий Филатыч еще вчера предупредил: «Не сметь стрелять. Зверя должен убить сам губернатор».

– А вы уверены, что мишка в берлоге? – взволнованным голосом спросил генерал.

– Так точно, в берлоге, ваше превосходительство! – отрапортовал, взяв под козырек, пристав.

– Стрелки! Вы уверены в себе? – притворяясь храбрым и устрашающе выкатывая глаза, обернулся к звероловам губернатор.

– Не бойся, господин барин, – спокойно ответили звероловы, – будь в надеже.

– Да я и не думаю бояться. Я собственноручно пантеру убил в Африке, – приврал генерал нарочно громким голосом, чтоб все слышали.

Звероловы прекрасно знали, что летом медведя и палкой не загнать в берлогу, что медвежьи берлоги сроду не бывают на опушке леса; звероловы догадывались, что над губернатором «валяют ваньку», и, ухмыляясь про себя, тоже прикидывались взволнованными и готовыми пожертвовать собой за губернатора. Но все-таки предусмотрительный Иннокентий Филатыч счел нужным издали подкашлянуть и погрозить им кулаком.

Вверяя себя воле Божьей и зная, что отказаться от рискованной затеи теперь поздно, генерал внимательно повертел головой, как бы изучая местность, куда, в случае катастрофы, утекать. Сзади, шагах в сорока, – вооруженные верховые стражники, кучка людей, отошедший к ним пристав и верный слуга Исидор Кумушкин, сразу поглупевший, как младенец.

– Подымайте мишку, – упавшим голосом приказал генерал и взвел оба курка.

– Вали! – весело крикнул Иннокентий Филатыч стражникам.

Те что есть силы заорали, заулюлюкали – «гой, гой, гой!..»

– Стоп! – скомандовал Иннокентий Филатыч.

Все смолкло. Пан Парчевский из предосторожности вскочил на чью-то верховую лошадь.

Из берлоги раздался глухой медвежий рев. Исидор Кумушкин зажмурился и, чтоб не слышать выстрелов, заткнул оба уха перстами. Медвежий рев повторился со страшной мощью. На глаза генерала от сильного волнения набежали слезы: «Батюшки, – подумал он, – пропал!» Но медлить некогда: из берлоги, рявкая, как двадцать стервятников-медведей, вылез в медвежьей шкуре Филька Шкворень, всплыл на дыбы, вскинул вверх передние лапы и сделал три шага к генералу.

«Бах! Бах!» – грянул генерал. Медведь заревел пуще и шагнул вперед, – генерал бросил ружье и, чуть не сшибив с ног зверолова, как заяц, помчался прочь.

– Упал! Упал!.. – кричали со всех сторон. – Упал!

– Упал? – остановившись, прохрипел генерал Перетряхни-Островский. – Не угодно ли, как я его, разбойника, срезал... С первой пули! А другую уж так, за компанию... в воздух.

– Этто удивительно, удивительно, удивительно, ваше превосходительство! – тряс щеками, пожимал плечами, ударял себя по ляжкам и в то же время умудрялся козырять пристав. – Такого стрелка, как вы, впервые вижу, ваше превосходительство, – не переставая, восторгался он.

– Убили, что ли, зверя-то? – подкултыхал к кучке, окружавшей генерала, трясущийся Исидор Кумушкин.

– Убили, старина. Я убил!

– Ну, слава тебе Господи, – перекрестился Исидор, и запасные генеральские кальсоны выпали из-под мышки старого лакея.

257