Угрюм-река - Страница 321

321

– Ничего, ничего. Милая собачка, не обращай на меня внимания. Это пройдет, пройдет. Это я так... Нервы.

Тут Прохор Петрович услышал – гости насмешливо стали шептаться, раздался идиотский смешок, а Приперентьев с Чупрынниковым в один голос крикнули: «Он прогорел, он банкрот, его карта бита!» Но генерал Перетряхни-Островский грозно стукнул в пол шпагой: «Господа шулера, без намеков, бе-е-з намеков!.. Прошу не обижать хозяина». Тогда у Прохора Петровича увлажнились глаза, он вытер лицо рукавом халата, сказал:

– Ваше превосходительство! Защитите меня также от врача Апперцепциуса, еще от Нины, жены моей. Я очень сожалею, ваше превосходительство, что в тот раз не зарезал ее бритвой. А вам, генерал, назначаю в благодарность мешок золота...

И внесено было золотых мешков огромное множество. Весь кабинет залит золотом. Всюду брякали золотые червонцы, сыпалось золото, звяк оглушал, разрывал черепную коробку. Резкая боль в голове, и нечем дышать: всюду золото, золото, золото... Прохору тесно и душно. И больно.

– Вот видите, господа, сколь я богат. Я не понимаю, о каком же крахе здесь речь? – задыхаясь, сказал он, и, чтоб умерить непереносную боль, он ударился затылком о стену.

Тут собачка Клико вновь подъелозилась к Прохору и с великой нежностью облизала его, перевернулась кверху брюшком, заюлила, забрякала хвостиком. У Прохора Петровича опять затряслась борода. Он подхватил собачонку, умильно стал целовать ее в носульку, в хвост и в глаза.

А Тихон, выглядывая в приоткрытую дверь, говорил Кузьме с Петром:

– Ишь, руки свои целует, барин-то наш. Глянь, как сморщился.

– Тихон Иваныч, а ведь плачет барин-то, – удивился Кузьма.

– Пущай плачет. Лишь бы не буйствовал...

Гости меж тем приступили к хозяину с просьбой рассказать им про жизнь, про судьбу его: как он рос, как женился, как взошел на вершину могущества.

– Ну что ж! Очень рад, очень рад, господа. – И Прохор Петрович вздохнул. – Моя жизнь, господа, была, в общем, с самого детства несчастна... Что ж рассказать вам?.. Да! Вы знаете? Недавно поехал я на работы. И что же я вижу, господа? Везде на моих работах чужие хозяева. Прииск «Новый» теперь не мой... Бывало, Федотыч... Знаете, старик такой с деревяшкой?.. Бывало, как намоют пуд золота, он и бухнет из пушки... Я давал ему за это большой стакан водки. Да, да. Эх, господа, выпить бы нам! А теперь пушка моя молчит, Федотыч дремлет на улице. Зато они палят в свою пушку, на прииске «Новом»... Они, они! Я ведь знаю. Прииск мой, а золото ихнее. И все теперь ихнее. Обидно, очень обидно это, господа...

Верный Тихон пошлепал паркетами докладывать барыне.

А у барыни шло заседание. Нина Яковлевна чрезмерно встревожена и нервно устала. По ходу разбиравшихся дел выплыл вопрос об общем финансовом состоянии громовских предприятий. Разговоры шли долго. И, к великому огорчению Нины, ей стали доказывать с очевидною ясностью: дела ее мужа запутаны так, что их трудно поправить... Но почему, почему?!

– А изволите ли видеть, сударыня...

Нина слушает. В ней напряжен каждый нерв.

Говорит юрисконсульт нового акционерного общества старый хитрец Арзамасов. По поручению Нины и за высокую плату, конечно, он несколько дней просидел над рассмотрением плана текущих работ и денежных дел фирмы Прохора Громова.

– Коммерческое дело, да еще в таком крупном масштабе, как у вас, да в такой дикой, бездорожной стране, – дело, сударыня, весьма трудное, – говорил Арзамасов, то вздыхая сочувственно по адресу Нины, то силясь спрятать мину злорадной насмешки на бритых губах своих. – Тут нужен глаз да глаз, нужна неотрывная бдительность. А Прохор Петрович в самый разгар работ пробыл у этих... как их... у Божьих людей... Сколько? Ну вот, полтора месяца. Раз! А потом – болезнь. Два! Ну, и все кувырком. Это уж ясно.

– И что это вашему мужу в голову взбрело? Помните, как он разводил турусы на колесах, будто бы в его предприятия вложены тридцать миллионов? – грубо прерывает Арзамасова бывший шулер бурбон Приперентьев. – Ха! Тридцать миллионов... А попробуй продать, напросишься три...

– Простите, мсье Приперентьев... Спрячьте в карман свои нелепые выводы, – засверкала хозяйка глазами и бриллиантами вдруг задрожавших сережек. – Я и не думаю продавать предприятия мужа. Речь идет об отдаче их в долгосрочную аренду. И только...

– Хотя бы, хотя бы, – распустив свое толстое брюхо, кряхтел Приперентьев.

– Я бы советовал вам, если будет позволено, – говорит Арзамасов своим вкрадчивым голосом, сладко заглядывает в глаза Приперентьеву и с чиновной холодностью в сторону растерявшейся Нины, – я советовал бы вам, сударыня, подрядные работы немедленно закрыть, уплатив неустойку...

– Это нелепость, – прерывает дельца заместитель Протасова инженер Абросимов. – Подрядные работы, Нина Яковлевна, хотя и не в срок, а с большим запозданием, мы все-таки выполним. И вместо миллиона двухсот тысяч неустойки мы понесем убытку, может быть, всего тысяч... ну, скажем... тысяч двести, от силы – триста.

– Господа, – откинув голову, сказала Нина, взасос затягиваясь папиросой (за последнее время она стала сильно курить). – Все дело будет зависеть от успеха переговоров моих представителей с Московским банком и в Питере – с купеческим миром. Ежели нам удастся добыть оборотные средства, мы выплывем...

– Ха!.. Купеческим миром, купеческим миром, – продолжая по-хамски вести себя, подает реплику Приперентьев.

Юрисконсульт раболепно подхватывает мысль своего патрона и, угадав ее суть, развивает дальше:

– Извольте ль видеть, сударыня... Купеческий мир, да и вообще мир так называемых крупных дельцов, очень шаток, и мощь этого мира сплошь, почти сплошь под большим знаком вопроса. Например, был Рябинин, уж, кажется, туз, был Рябинин – и нет его...

321