Угрюм-река - Страница 279

279

– Знаю, знаю, фабрикантка, для чего ты хочешь выгнать меня отсюда, знаю. Ты хочешь забрать в свои с Протасовым руки все мои дела и оставить меня нищим. (Нина всплеснула руками.) Стой, стой, не перебивай, – он стал говорить быстро, отрывисто, все круче возвышая голос до крика. – Я пью, я нюхаю, я прыскаю в себя морфием, – это все через тебя, через твои штучки, через твой христианский бабий нрав, фабрикантка.

– Врешь! – крикнула Нина и, вся надломленная, раздираемая ненавистью и любовью к мужу, села напротив него в кресло.

«Врешь, врешь, врешь, врешь», – затараторил голос в правом ухе Прохора. «Врешь, врешь, врешь...» Прохор засунул в ухо палец, с ожесточением потряс там пальцем. Голос смолк.

– Я с большим трудом привожу издалека рабочих, плачу им прогонные деньги, учу их, – они бегут к тебе. Я вновь добываю рабочих, – они опять к тебе. Наконец, вислоухий Кук ушел. До каких же это пор? Жестокий враг так не мог бы поступать, как поступаешь ты! (Нина все время пыталась возражать, но он не давал ей.) Да, да, жестокий враг! А ты со своим бабьим умом ослеплена малыми делами и не хочешь понять моих больших дел. Да, больших дел.

– Каких же?

– Я... – Прохор нахохлил брови, встал, подбоченился и начал шагать по обширному кабинету, косясь на присмиревшую возле матери Верочку. Полуоткрыв рот, ребенок следил за отцом раздраженным взглядом. – Я разовью здесь промышленность, какой нет в России. Мой поселок превратится в городище с миллионом жителей. Имя мое будет греметь! Понимаешь? Греметь по всему миру...

Нина слушала его, замирая от волнения.

– Может быть, тебе заживо поставят памятник? – попыталась улыбнуться она.

– Да! Я сам себе поставлю памятник в центре феерического сада, какого не мог видеть и Людовик Шестнадцатый. Я построю в том городе университеты, винокуренные заводы, инженерные школы, торговые ряды, пассажи, театры, и все будет мое. Да, да, мое, мое! А не твое!! – Последние фразы выкрикнул он с особым сладострастием.

– Во имя какой же идеи ты все это предполагаешь?

– Во имя самого себя, – гордо откинул Прохор голову. – Во имя своей славы! – Он выбросил обе руки вверх и взмахнул ими, как крыльями. Лицо его было грозно и величественно.

Верочка скривила рот, заплакала.

Нина подхватила ее на руки.

– Мамочка, не вели ему орать!

– Значит, фабрикантка, поняла теперь, в чем моя идея? По-твоему – это идея сатаны, антихриста, христопродавца? Вздор! Это моя идея. Я с ней родился, я с ней умру.

Прохор взглянул на Нину с досадливым раздражением, как на преградившую ему путь скалу, и снова зашагал, размахивая полами халата. Нина смотрела на него с нескрываемой боязнью, с жалостью: «Господи, неужели у него мания величия?»

– И я тебе в последний раз говорю! Я тебя, фабрикантка, предупреждаю. Вот мое предложение. Слушай. Последний раз слушай! – И Прохор, почему-то засучив рукав халата, внушительно погрозил Нине пальцем.

Нина встала, чувствуя, что из туч сейчас ударит молния. Прохор, врезавшись ногами в пол в пяти шагах от Нины, стоял, как призрак Геркулеса, и хрипло говорил сквозь стиснутые зубы:

– Слушай... И – к исполнению. Приказ мой. Как можно скорей закрывай свои работы или передай их мне. И свой миллион передай мне... Слышишь? Миллион!.. Я не могу видеть, как ты зря транжиришь нажитые твоим отцом и дедом капиталы. А мне деньги до зарезу... У меня нет денег, мне нечем платить рабочим. Или ты хочешь, чтоб я обанкротился? Черт!.. И самое большее, что я тебе могу дозволить, это выстроить женский монастырь и стать в нем игуменьей. Дур много. Ты этим угодишь и Богу и мне. Итак – приказываю, прошу, умоляю... – Прохор скосоротился, с отчаянным выражением лица кинулся пред потрясенной Ниной на колени. – Умоляю, сделай меня свободным, прекрати свои глупые затеи! Дай мне осуще...

– Прохор, – отступила от него на шаг Нина. – Если ты встанешь на путь истинного устроителя жизни, а не алчного тирана трудящихся, я вся твоя, со всей душой, со всеми капиталами.

– Нина Яковлевна! Нина Яковлевна! – как вепрь, вскочил Прохор и, словно коршун, вцепился когтями в полы своего халата.

– В противном же случае, Прохор, я твой враг. Я буду работать так же, как и работаю! – возвысила свой голос Нина.

Прохор, тщетно силясь унять в себе взрыв гнева, заскорготал зубами:

– Марш отсюда!!

– Дурак, дурак! – плача, пуская пузыри и топая ножкой, взвизгивала, вся содрогаясь, Верочка. – Ты страшный. Дурак!..

Прохор, потеряв последнее самообладание, схватил обиженную Нину за плечи, повернул ее лицом к двери, стал выталкивать из кабинета.

– Вон! Вон! Змея! Протасовская подстилка!.. Отдай мне миллион!!!

Вдруг волк с рычащим лаем в три прыжка бросился на Прохора и рывком разорвал на спине халат. Прохор лягнул его ногой, захлопнул за женой дверь, сорвал с крючка арапник.

– Поди сюда!

Волк, поблескивая освирепевшими глазами, ловил момент, чтоб броситься на хозяина. Но вдруг струсил человечьих глаз, покорно лег на брюхо, сжался. Прохор накинул на его шею парфорс-удавку, подволок к стене, где ввинчено кольцо для цепи, продел парфорс в кольцо, подтянул башку волка вплотную к стене и, вкладывая в удары ярость, немилосердно стал пороть его. Из шкуры зверя клочьями летела шерсть. Зверь рычал, выл, хрипел, бился, пустил мочу, потом стал от удавки задыхаться. Вот железное кольцо разогнулось, зверь враз вырвался от человека-»друга» и, оставляя на белом ковре следы крови, опрометью – вон.

Мокрый от пота, Прохор в бессилии повалился головой на стол. Все гудело внутри. Разрывалось сердце. Руки тряслись.

В разгоряченной голове дурили сумбуры и кошмарчики. «Надо убить, надо убить, надо убить, убить, убить», – зудил под черепом голос. Сначала под черепом, потом громко в уши. Не хватало воздуху, не хотелось дышать, не хотелось жить.

279